Культура и искусствоЧита
Охотник, токарь, поэт Алексей Егоров торопится. После интервью нужно сразу бежать в архив, узнавать, сколько храмов действовало в Чите в 1916 году. В работе над романом «Тараканихина падь» таких вопросов возникает много. Егоров привык работать тщательно над каждым, даже самым коротким стихотворением. А здесь речь идёт о романе, который расскажет историю предков. Алексей торопится, но всё равно с интересом рассказывает свою историю о том, как охотник может стать поэтом.
Я родился в 1967 году в Чите и в детстве, как и многие, хулиганил и пакостил. Но тяга к тайге была во мне с раннего детства — моя бабушка была таёжницей. А тайга и стихи у меня связаны неразрывно. Когда много времени проводишь в лесу, наедине с собой и природой, чего только в голову не придёт.
***
Первая публикация у меня была в 1994 году в журнале «Охота и охотничье хозяйство» — это был очерк «Сберегите тайгу» об угодьях в верховьях Никишихи. Тогда там строили дачный посёлок и массово вырубали лес. Потом было ещё несколько очерков, но никаких стихов долго не было.
***
Однажды у нас погиб бригадир нашей промысловой бригады Иван Арсеньтьев. К похоронам его сын, читинский бард Анатолий Арсентьев написал памяти отца стихотворение. Ну и я тоже решил про дядю Ваню написать. Парни мне говорят: «Да ты поэт». Я возгордился, и давай строчить охотничьи шедевры.
***
Однажды мой друг посоветовал показать стихи Михаилу Вишнякову. Я подумал, что известный писатель меня с моей лабудой выгонит взашей, но пошёл. Постучался, увидел здорового дядю в очках золочёной оправы: «Что там у тебя?» Показал я ему свою охотничью тетрадку. Он сперва читал, потом хохотал, а потом сказал мне, что тему я выбрал хорошую, про тайгу мало кто пишет. А ещё сказал: «Стихи бывают либо бриллианты, либо дерьмо. А у тебя всё в куче». Потом объяснял про хорей и амфибрахий, правила поэтики, в общем вывалил на меня очень коротко программу вуза: «Иди, отмывай бриллианты, через месяц покажешь». За месяц работы мне удалось переработать всего три стихотворения, остальные зачеркнул. Два из них Михаил Евсеевич сразу опубликовал.
***
Года через три Вишняков мне говорит: «Старина, а что ты думаешь о выпуске сборника?» Я говорю, что у меня путних стихотворений наберётся всего десятка два-три. Он достал из шкафа тоненькую коричневую книгу «Славяне»: «Вот это мой первый сборник, 14 стихотворений. Мне он дорог, потому что он первый. И ты это переживёшь, если будешь работать». Опять он меня учил — что нельзя глаголы с глаголами рифмовать, что нужно всегда искать неординарные рифмы. Благодаря этой работе в 2005 году вышел мой первый сборник «Таёжный теремок». Когда я начинал писать, все стихи были о тайге. Сейчас тем стало намного больше. Но в любом случае я пишу о том, что пережил лично, чтобы не высасывать из пальца.
***
Сейчас я работаю над романом «Тараканихина падь», который рассказывает о моих предках по материнской линии от прапрапрапрадеда, который пришёл в Забайкалье с берегов Днепра ещё в XIX веке. Пока есть 190 страниц рукописного текста, но это только начало. По времени роман будет описывать период с 1830-х годов и по наше время. А началось всё с того, что я начал изучать историю своего деда по материнской линии. С тех пор часто приходится обращаться в архив. Узнал, что мой прадед по революционным делам пересекался с Фрунзе, с Лениным, жил на одной площадке с Маяковским и видел его в последний вечер перед самоубийством. Он прошёл японскую контрразведку, с ним даже играли в «тысячу смертей» — это когда приговаривают к расстрелу, но стреляют холостыми, потом вешают, но сразу перерубают верёвку и так далее. А между этими «казнями» постоянно избивают. Многие умирают от разрыва сердца, но прадед выдержал. Его передали белогвардейцам на Дальний Восток, а оттуда по ошибке отпустили. Потом он стал специалистом по кооперации, писал учебники, а умер в 1975 году в министерской столовой.
***
Лучше всего пишется в тайге и ночами, когда никто не мешает. Сейчас в тайге бываю меньше. Пока младшей дочке нет двух лет, получается уезжать только на выходные. И каждый ноябрь я беру отпуск и уезжаю в тайгу. Тайга, конечно, изменилась. Точнее, изменились люди. Раньше таёжник после себя в зимовье обязательно оставлял сухие дрова, разжигу, продукты. Сейчас такое редко встретишь, в основном пакостят. Люди набрали нарезного оружия и долбят всё подряд. У большинства нет желания общаться с природой, только одно — убить.
Откровение охотника
Чикойским соболем резвится,
На солнце скудный, зимний день.
Меня ласкает, как блудница,
В кармане смятый бюллетень.
В постели тёплой не лежится:
Лечусь я, братцы, испокон –
Тропой, пропахшей голубицей,
Спеша за соболем вдогон.
А для начальства я болею —
Бросаю тень им на плетень!
Ах, как люблю я, как лелею
В кармане смятый бюллетень!
Декабрь 2008, падь Бугарикта
Голос из детства
Моей первой учительнице Валентине Васильевне Николаенко
Люблю я прохладу ручья
Среди раскалённого лета,
Где сосны смолою горчат
В туманные парки* одеты.
Люблю я под шорох дождя
Бродить по осеннему лесу,
Ни время, ни ног не щадя! —
Помокнуть, порою, полезно.
А если взгрустнётся когда,
Устав после долгой дороги,
Я школьные вспомню года
И вспомню Ваш голос далёкий.
В нём Пушкина сказки звучат!
Он в детство ушедшее манит,
Как свежесть лесного ручья
В жару посреди глухомани!
Парка* — верхняя одежда из шкур оленя, которую эвенки носят во время охоты
Облавная баллада
I
Пламенеет заря и ружейный прицел,
Выбирающий цель на заснеженной пади.
Лишь матёрый вожак, оказавшись в окладе,
Сиганул за флажки — и один уцелел.
Остальным не уйти! Серых шкур не сберечь!
И затравлено мечутся в замкнутом круге,
А за ними несётся в полёте упругом,
Настигая, разя, беспощадно картечь.
И уходит вожак всё резвей, всё быстрей!
Отдохнуть бы чуток?! Только чувствует — рано!
Ещё слышатся чётко рычанье «Буранов»,
Удивленные крики хмельных егерей.
II
Снова в полдень крещенский вожак оказался в окладе.
Значит, снова придётся тягаться с жестокой судьбой.
Ради будущей стаи, волчат не родившихся ради,
Молодую волчицу повёл под флажки за собой.
Он за дальней сосной человека заметил ни сразу,
А когда заискрился с ветвей обвалившийся снег…
…И сверкнули ружья два смертельно-обугленных глаза
И… упала волчица! И волка замедлился бег!
На секунду застыв, человечие очи и волчьи
Друг на друга смотрели… Под свист, улюлюканье, гам,
Кровь роняя, как жизни прощально горячие клочья, —
Прыгнул волк обречённо навстречу взведенным куркам!
Декабрь 2005 — январь 2009, пади Тукулай — Бугарикта — Урса — Будунгуй
В Сибири зима, как верста…
В Сибири зима, как верста,
Что чёрт кочергою не мерил.
От стужи я страшно устал,
Как старый, заезженный мерин.
Спешу до ближайшей весны.
На плечи ложатся порошей
Юнца, невесомые сны…
Иль зрелости тяжкая ноша?!
Декабрь 2008, падь Бугарикта
Ностальгия
Я с утра сегодня загрустил немножко:
Снился деревенский домик в три окошка,
Рубленая банька — в небо дым струился…
Жаль! Проснулся рано, даже не помылся.
Телом не потел я, не прожарил душу…
Только содрогнулся от житейской стужи:
Отшумело детство — отжелтели астры,
Пробежала юность девочкой глазастой.
А теперь забиты ставнями окошки,
В прошлое забыты тропы и дорожки…
Жизни дым струится коромыслом в небо…
Домик деревенский, был ты или не был?!
Ноябрь – декабрь 2008, пади Бугарикта – Урса – Будунгуй
Гуран*
Норов суровый, колючий, заснеженный.
С проседью брови, как ягельный мох.
Держит ружьё, точно женщину – бережно,
Словно оно и товарищ, и Бог.
Знает морозы, костры и опасности,
Капли подранка на чёрной тропе:
Не искушённый ни честью, ни праздностью
Смело шагает по жёсткой судьбе.
Слово скупое, как пальма*, отточено
Цедит сквозь зубы… и только душа —
Зрелая жимолость без червоточины,
Горечью алчности не опорочена,
Как у младенца — чиста и нежна!
Гуран* — самец сибирской косули. Также называют коренного жителя Забайкалья
Пальма*— большой обоюдоострый нож на высоком древке. Охотники Сибири используют пальму, как рогатину и топор
Декабрь 2008, падь Тукулай
Старенький, ветхий, заброшенный дом…
Старенький, ветхий, заброшенный дом…
Кто-то когда-то хозяйничал в нём:
В крепких крестьянских руках, то и дело,
Споро работа любая кипела!
Крышу покрыть, заменить ли венец
Сына учил с малолетства отец.
Дом невысокий казался всех выше,
В небо взирающий шиферной крышей,
А над белёной кирпичной трубой
Дым кучерявился синий, тугой! —
Печка дышала хорошею тягой…
Брошенный дом, словно нищий бродяга
Старыми стенами грустно скрипит —
Сыном покинут, отцом позабыт.
Печка голодная холодом дышит —
Русскою болью над сломанной крышей.
Январь 2010, п.Шалоты
Прощальный экспресс
Поезд уходит в одном направлении
Без полустанков и станций в пути…
Сколько упущено попусту времени?
Много! Крути ни крути —
Поезд уходит… И в синюю роздымь
Тянутся стрелы стальной колеи.
Кротко звеня, то раскатисто грозно
Катятся годы мои.
Поезд уходит в дожди и в морозы,
В вечную сырость, в зыбучую мглу.
Страх, словно долгий гудок паровоза,
Я заглушить не могу.
Поезд уходит… Страшит не бессилье
Перед провалом в пустошь небытья —
Страшно собою пустотить Россию,
Попусту небо коптя.
Поезд уходит… Уходит… Уходит…
Февраль 2009
Роман Шадрин
27 января 2014
алексей егоров,культурный слой
Нашли ошибку в тексте?
Сообщите, пожалуйста, об ошибке, найденной в тексте на нашем сайте. Мы исправим ее в кратчайшие сроки.
Просто выделите текст и нажмите
